– Вообще я уже хотела уходить из Большого театра и, в частности, из поликлиники. Такой бабули-прабабули в фониатрии еще не было. Мне 79 лет.
– Не верю!
– Паспорт могу показать. Из своего возраста я секрета не делаю. И с прошлой осени говорю руководству: отпустите. А руководство – ни в какую. Даже встречу с гендиректором Большого театра Анатолием Иксановым мне хотели устроить. А я сама настолько приросла к Большому театру, к артистам, что всякий раз позволяю себя упросить. Хотя приемы жуткие, по сорок человек. Всем нужна не только медицинская помощь, но еще и внимание, понимание, участие. Это, конечно, выматывает до предела. А в моем возрасте такое уже не по силам. К тому же, извините, но в поликлинике врачам платят гроши. Это просто эксплуатация под названием «бюджетная медицина». Но я настолько люблю свою работу, увлечена ею, что стараюсь не думать об этом. В конце концов деньги я заработаю в другом месте. Я могу. Меня зовут повсюду. А поликлиника Большого театра – это место, где очень удобно работать, так как все специалисты рядом. Ведь для пения весь организм должен быть здоров, а не только голосовой аппарат.
– Сколько лет вы работаете в поликлинике Большого театра?
– 34 года. К счастью, я застала «золотой век» Большого и даже оказалась чуть-чуть к нему причастна. Хотя поначалу я очень боялась все этих народных артистов, которых раньше только по радио слышала и видела с галерки. Один Огнивцев чего стоил. Но в конце концов всех оперных звезд Большого театра я тянула за язык.
– Как вы решили стать оперным доктором?
– Девчонкой я не представляла своего будущего без музыки. Но успела окончить только шесть классов Центральной музыкальной школы. Началась война. Мы уехали в эвакуацию, и уже было не до музыки. Я плакала, рыдала, понимая, что теперь не видать мне учебы в консерватории. Как только закончилась война, моя старшая сестра поехала в Москву. Я отдала ей свой аттестат зрелости с отличием и говорю: «Куда отдашь мои документы, там я и буду учиться». Она присылает телеграмму, что мои документы в Первом медицинском. Так, можно сказать, случайно, я стала врачом. Я работала отоларингологом в поликлинике на Пироговке. А там рядом был пединститут и общежитие артистов хора Пятницкого. Ко мне часто приходили именно с голосовыми проблемами, я стала очень интересоваться фониатрией. И профессор Усольцев, который консультировал в Большом театре, в итоге меня и рекомендовал. Первым спектаклем, который я смотрела, стоя в кулисах и дрожа от восторга, была «Тоска» с Галиной Вишневской.
– Вы видите певцов в самых разных, часто экстремальных обстоятельствах. У них, правда, столь ужасные характеры, как принято считать?
– Люди, которые одарены, имеют голос, они не могут не петь. Это совершенно точно. И они борются за свое право выходить на сцену. Ведь певческий век короткий, а в театрах очень острая конкуренция, отсюда интриги. А труднопереносимые характеры не у всех. Попадаются, конечно, натуры истеричные, несдержанные, как и среди самых обычных людей. Плохой характер – это особенность конкретного человека.
– Нагрузки от профессионального пения полезны для голоса?
– Правильное пение голосовой аппарат не травмирует, а, наоборот, только поддерживает его в хорошей, тренированной форме. Если певец правильно научен, то, сколько бы он ни пел, голос будет здоров. Другое дело, что пение – это физически и психологически очень тяжелый труд, и певцу, как и любому человеку, требуется отдых. Многие певцы приравнивают свою работу к труду грузчика. Все певцы обязательно ощущают свой голос. Человек, который помешан на пении, он только просыпается и начинает мычать – пробовать голос. Все делают это по-разному, кто-то очень аккуратно, а кто-то ревет, как бык. И если вдруг певцу просто показалось, во сне приснилось, что что-то не так, он тут же бежит к нам – врачам. К сожалению, сейчас очень выросло число вокалистов-студентов, которые часто ходят лечиться. Или они не поняли педагога, или педагог требует от них того, чего они не могут. И как результат: еще ничего не достигшие в профессии «дети» имеют отеки, «мозоли» на голосовых складках.
– В таком случае вы говорите студенту открытым текстом, чтобы он подыскал себе другого педагога?
– Обязательно. Но далеко не все можно исправить. И не все педагоги это умеют. Я совершенно точно знаю, что если человек сам поет правильно, он и научит петь правильно. А педагогикой часто занимаются те, чья певческая карьера не сложилась. И от них приходит брак. Множатся все эти вокальные несчастья, искалеченные судьбы.
– А кого из певцов вы могли бы назвать образцом правильного пения?
– В первую очередь Ирину Архипову. Это образец всего. Она всю жизнь строжайшим образом соблюдала режим вокалиста. Знала, как себя вести, что есть и что пить. Идеальная певица. Она могла простудиться, еще чем-нибудь заболеть, но у нее никогда не было никаких изменений голосового аппарата. Галина Вишневская, Евгений Нестеренко, Владимир Атлантов – то же самое. И каждый их спектакль не случайно был событием, произведением искусства. Сейчас, увы, уровень Большого театра очень упал. Это ощутимо не только в зале, но и в кабинете фониатрии. Много людей, у которых есть хороший голос, но не хватает интеллекта, чтобы по-настоящему реализовать этот дар. А ведь только из тех, кто с умом способен распорядиться своим голосом, и получаются настоящие артисты, звезды. К тому же, как только рухнул «железный занавес», все лучшие уехали. И правильно сделали. Великие певцы собираются там, где им творчески интересно и много платят.
– А почему некоторые певцы вынуждены были покинуть сцену Большого на пике своей карьеры, в «золотые годы» театра?
– Один ушел только потому, что не мог бросить курить, и у него образовался отечный узел на голосовой складке, с которым было невозможно справиться. Другой певец, когда пришел в Большой театр, стал настолько популярен, что без удержу участвовал во всех концертах, которые только бывают. Это до такой степени его истощило, что у него началась фонастения. Это заболевание, когда нарушаются связи между корой головного мозга и голосовым аппаратом. Хотя он сам сваливает все на якобы перенесенную на гастролях пневмонию. Но это неправда, я точно знаю.
– Что должно произойти, чтобы к опере Большого театра вернулось ее прежнее величие?
– Вертинский верно заметил: «Измельчал современный мужчина, / Стал таким заурядным и пресным, / А герой фабрикуется в кино, / И рецепты давно уж известны!..»
– Все больше певцов пытаются совмещать оперное и попсовое пение. Это не вредит голосу?
– Подобные вещи абсолютно не полезны. Певец должен четко определиться, кто он есть. Потому что разная манера пения дает разную нагрузку на голосовой аппарат. И постоянные шараханья только калечат голос. Позволять себе совмещать два амплуа могут единицы. Из таких я знаю только Ларису Долину. Она умеет без вреда для голоса, с умом подбирая репертуар, петь и поп, и джаз – это уже высший пилотаж. И у нее с голосом всегда порядок. За это я ручаюсь.
– А многие попсовые исполнители к вам обращаются?
– Почти все. Вся наша эстрада меня хорошо знает и «имеет». Некоторые – Валерия, Киркоров – за своими голосами следят и глупостей не делают.
– Одни певцы и певицы, даже оперные, курят, позволяют себе алкоголь в щедрых дозах, другие – панически боятся кондиционеров, цветов, требуют увлажнитель воздуха себе в гримерку и в номер отеля. Кто из них прав?
– Курение для голосового аппарата – самый настоящий яд. Страшнее ничего быть не может. Первое, куда попадает стоградусный сигаретный дым, – это на голосовые складки, обжигает их, что вызывает резкий прилив крови, и тут же травит весь организм никотином и прочей дрянью – вся таблица Менделеева и канцерогены в придачу. Для меня глотка курильщика страшная картина. А все остальное, кондиционеры, цветы и прочее – все индивидуально. Кто к чему себя приучил.
– А за известной байкой: извини, дорогая, у меня через месяц «Аида», есть хоть немного истины?
– Да. Перед ответственным спектаклем певец не имеет права тратить себя на женщину. Певец должен отдыхать. Есть специальный режим для вокалиста, соблюдение которого увеличивает певческий век.
– Самый вредный для голоса композитор?
– Певцы справедливо очень боятся современных авторов, Шостаковича и Прокофьева, а отдыхают на Верди. Существует история, что к Неждановой и Собинову подошел молодой Прокофьев с просьбой, чтобы они исполняли его оперы. Нежданова в ответ засмеялась и сказала: «Когда вы будете писать, как Верди или Чайковский, я обязательно что-нибудь спою». Так Прокофьев ни с чем и удалился. Когда в Большом театре поставили «Игрока», из теноров только Алексей Масленников согласился петь. И, конечно, ему было крайне тяжело, он часто срывался. Когда пошли спектакли один за другим, меня буквально из ванны вынимали: скорее приезжайте в театр, нужно спасать и певца, и спектакль. Подобные ЧП стали повторяться все чаще. А ведь тогда у Большого театра было две сцены – основная и Кремлевский дворец. Так я и летала с одной сцены на другую. Мне всегда доставалось больше остальных: бегать, выручать, спасать. И мне пришла мысль, что гораздо рациональнее врачу просто дежурить на спектаклях. Так я и ввела эту систему дежурств, которая себя полностью оправдала и ныне прекрасно работает. Певцы знают, что на спектакле всегда есть врач, и чувствуют себя намного увереннее и спокойнее. В Музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко я тоже ввела такие дежурства. Теперь и другие оперные театры по всей стране стараются работать по этой системе.
– И много работы бывает во время спектакля?
– Роды ни разу не принимала, все остальное было в моей жизни. Иногда во время спектакля происходит нечто страшное. Например, кровоизлияние в связку, как это случилось с Еленой Образцовой во время «Бориса Годунова». Она все поняла, хотя поначалу я с ней не была до конца откровенной. Ведь не всегда у артиста есть замена. И я не имею права всю правду говорить певцу перед началом или в течение спектакля. Иначе, что получится: по моей вине дадут занавес и отменят спектакль в Большом театре? И она вышла на сцену, ни один мускул не дрогнул на лице. Образцова – фантастическая женщина. Королева. И спела тогда превосходно. В экстремальной ситуации артист становится предельно сконцентрированным, выдает 150 – 200 процентов от своих возможностей, работая прежде всего умом, а не связками. Голосовые складки только вибрируют и извлекают звук. Все остальное делают резонаторы. Значит, осторожно их смыкай и звучи, как орган. Эта ситуация еще раз подчеркивает важность владения техникой пения. Если же тупо орать связками, то из кабинета фониатора можно и не выходить. Такое пение и публике не нужно. А мастер может петь и в больном состоянии. Но, естественно, бывают и трагические ситуации, когда мы, врачи, вынуждены категорически запрещать петь. История оперы знает немало случаев, когда, заменив забол евшую звезду, рождалась звезда новая.
– Есть мнение, что именно злоупотребление фармакологическими препаратами ради возможности петь в любом состоянии погубило и Карузо, и Ланца …
– Ерунда. В те времена толком и лекарств не было. И долгие годы ничего, кроме адреналина, певцам не вливалось. А то, что мы используем сегодня, протестировано, проверено годами и абсолютно безопасно. Сейчас мы располагаем огромным количеством возможностей помочь певцу. Спасаем, помогаем и ни в коем случае не вредим.
– Кто-нибудь из ваших детей пошел по вашим стопам?
– Я, видно, из тех, кто полностью отдается работе, даже забывая о собственной семье. У меня муж, две дочери, два зятя, это как два сына, три внука. Две внучки, два молодых зятя и три правнука. Но никто из них не пошел в медицину. Наверное, потому, что, уходя на работу, я никогда не могу ответить на вопрос родных, во сколько вернусь домой…
Источник: peoples.ru