Григорий Зиновьев

ГРИГОРИЙ Евсеевич Зиновьев (настоящая фамилия — Радомысльский) родился в 1883 году в городе Елисаветграде Херсонской губернии в семье мелкого еврейского предпринимателя. Образование получил домашнее. В довольно юном возрасте примкнул к социал-демократом. Благодаря этому в 1902 году вынужден был эмигрировать в Швейцарию, где и познакомился с Лениным. Несмотря на разницу в возрасте в 13 лет, они сразу нашли общий язык, и вплоть до самой смерти Ильича их связывала дружба. Зиновьев был единственным человеком, который называл Ленина просто Володей, а тот его — Григорием.

После Февральской революции 1917 года Зиновьев вместе с Лениным возвращаются в Россию и сразу входит в состав ЦК большевистской партии. После июльских событий 17-го года они опять же вместе скрываются в знаменитом шалаше в Разливе. И только один раз Зиновьев высказал мнение, шедшее вразрез с ленинским. Буквально за несколько дней до Октябрьского переворота, он вместе с Каменевым опубликовал в газете «Новая жизнь» свои соображения о том, что вооруженное восстание преждевременно. Гнев Ленина трудно описать. Он даже назвал Зиновьева и Каменева «изменниками и штрейкбрехерами революции». Однако очень скоро «штрейкбрехеры» были прощены. После переворота Зиновьев становится председателем Петроградского совета и принимает самое активное участие в красном терроре. Ни в одном городе Советской России красный террор не был столь массовым, как в Петрограде. Зиновьев одним из первых стал практиковать уничтожение людей только из-за принадлежности к господствующим ранее классам. Репрессии в Петрограде были значительно масштабнее мер, применяемых в то время Дзержинским в Москве. А вот оборону Петрограда от наступавших войск Юденича Зиновьев организовать не сумел. Спасать Северную столицу срочно прибыл Троцкий.

ЛЮДИ, близко знавшие Зиновьева, отмечали его склонность к демагогии, отсутствие выдержки, исключительное честолюбие, тщеславие и барство.

Приведем свидетельство Г. Соломона, который в 20-х годах был торговым представителем России в Эстонии. «Однажды ко мне прибыл личный представитель вождя Коминтерна некто Сливкин, имевший поручение приобрести по специальному списку товары, якобы необходимые Коминтерну. На эти цели по приказу Зиновьева я должен был выделить 200 тысяч марок. Товары Сливкиным были закуплены, и он потребовал два вагона для их срочной отправки. Я спросил у своего коллеги, ведавшего отправкой этих вагонов, что это за срочный груз, который должен быть отправлен вне всякой очереди, ранее столь необходимых в то время России народно-хозяйственных грузов. Вот его ответ: «Все эти предметы для стола и тела «товарища» Зиновьева… У Зиновьева, у этого паршивого Гришки, царскому повару (Зиновьев, по слухам, принял к себе на службу царского повара) не хватает разных деликатесов, трюфелей и черт знает чего еще для стола его барина… Ананасы, мандарины, бананы, разные фрукты в сахаре, сардины… А там народ голодает… А мы должны ублажать толстое брюхо ожиревшего на советских хлебах Зиновьева…» До революции это был худощавый, юркий парень с совершенно скромными манерами. Теперь же когда мы встретились, передо мной сидел растолстевший малый с жирным, противным лицом и громадным брюхом. Держал он себя важно и нагло. Этот ожиревший на выжатых из голодного населения деньгах каналья едва говорил, впрочем, он не говорил, а вещал…»

ПОСЛЕ смерти Ленина для Григория Евсеевича наступили черные дни. В июле 1926 года Зиновьев был выведен из состава Политбюро. А дальше началось его неуклонное падение в пропасть. К 1934 году он, уже исключенный из партии, проведший три года в ссылке в Кустанае, занимал скромный пост члена правления Центросоюза.

Но самое страшное ждало его впереди. Впереди было убийство Кирова. И, естественно, Сталин не был бы Сталиным, если бы не воспользовался прекрасным шансом покончить со старым соратником. Прежде чем дать себя увести, Зиновьев пишет вождю записку. Приводим ее текст полностью: «Товарищу Сталину. Сейчас (16 декабря в 7 1/2 веч.) тов. Молчанов с группой чекистов явился ко мне на квартиру и произвел у меня обыск. Я говорю Вам, товарищ Сталин, честно: с того момента, как распоряжением ЦК я вернулся из Кустаная, я не сделал ни одного шага, не сказал ни одного слова, которые я должен был бы скрывать от партии, от ЦК, от Вас лично. Я думал только об одном: как заслужить доверие ЦК и Ваше лично, как добиться того, чтобы Вы включили меня в работу… Ни в чем, ни в чем, ни в чем я не виноват перед партией, перед ЦК и перед Вами лично. Клянусь вам всем, что только может быть свято для большевиков, клянусь Вам памятью Ленина. Я не могу себе представить, что могло вызвать подозрение против меня. Умоляю Вас поверить этому честному слову. Потрясен до глубины души. Г. Зиновьев».

А вот еще один документ: записка Сталину, написанная в тюремной камере. «… В моей душе горит одно желание: доказать Вам, что я больше не враг. Нет того требования, которого я не исполнил бы, чтобы доказать это… Я дохожу до того, что подолгу пристально гляжу на Ваш и других членов Политбюро портреты в газетах с мыслью: родные, загляните же в мою душу, неужели Вы не видите, что я не враг Ваш больше, что я Ваш душой и телом, я понял, что я готов сделать все, чтобы заслужить прощение, снисхождение…»

И он действительно готов был сделать все… Даже оклеветать себя.

«НУ, ЧТО скажете?» — спросил Сталин, внезапно посмотрев на Зиновьева и Каменева. Те обменялись взглядами.

Заговорил Зиновьев. Он начал с того, что за последние несколько лет ему и Каменеву давалось немало обещаний, из которых ни одно не выполнено, и спрашивал, как же после всего этого они могут полагаться на новые обещания. Ведь, когда после смерти Кирова их заставили признать, что они несут моральную ответственность за это убийство, Ягода передал им личное обещание Сталина, что это — последняя их жертва. Тем не менее теперь против них готовится позорнейшее судилище, которое покроет грязью не только их, но и всю партию. Зиновьев взывал к благоразумию Сталина, заклиная его отменить судебный процесс и доказывая, что он бросит на Советский Союз пятно небывалого позора. «Подумайте только, — умолял Зиновьев со слезами в голосе, — вы хотите изобразить членов ленинского Политбюро и личных друзей Ленина беспринципными бандитами, а нашу большевистскую партию, партию пролетарской революции, представить змеиным гнездом интриг, предательства и убийств… Если бы Владимир Ильич был жив, если б он видел всё это!» — воскликнул Зиновьев и разразился рыданиями. Ему налили воды. Сталин выждал, пока Зиновьев успокоится, и негромко сказал: «Теперь поздно плакать. О чём вы думали, когда вступали на путь борьбы с ЦК? ЦК не раз предупреждал вас, что ваша фракционная борьба кончится плачевно. Вы не послушали, а она действительно кончилась плачевно. Даже теперь вам говорят: подчинитесь воле партии — и вам и всем тем, кого вы завели в болото, будет сохранена жизнь. Но вы опять не хотите слушать. Так что вам останется благодарить только самих себя, если дело закончится ещё более плачевно, так скверно, что хуже не бывает».

— А где гарантия, что вы нас не расстреляете? — наивно спросил Каменев.

— Гарантия? — переспросил Сталин. — Какая, собственно, тут может быть гарантия? Это просто смешно! Может быть, вы хотите официального соглашения, заверенного Лигой Наций? — Сталин иронически усмехнулся. — Зиновьев и Каменев, очевидно, забывают, что они не на базаре, где идет торг насчет украденной лошади, а на Политбюро Коммунистической партии большевиков. Если заверения, данные Политбюро, для них недостаточны, тогда, товарищи, я не знаю, есть ли смысл продолжать с ними разговор.

Сталин поднялся со стула и, заложив руки за спину, начал прохаживаться по кабинету.

— Было время, — заговорил он, — когда Каменев и Зиновьев отличались ясностью мышления и способностью подходить к вопросам диалектически. Сейчас они рассуждают как обыватели. Да, товарищи, как самые отсталые обыватели. Они себе внушили, что мы организуем судебный процесс специально для того, чтобы их расстрелять. Это просто неумно! Как будто мы не можем расстрелять их без всякого суда, если сочтём нужным. Они забывают три вещи: первое — судебный процесс направлен не против них, а против Троцкого, заклятого врага нашей партии; второе — если мы их не расстреляли, когда они активно боролись против ЦК, то почему мы должны расстрелять их после того, как они помогут ЦК в его борьбе против Троцкого? Третье — товарищи также забывают (Сталин особо подчеркнул слово «товарищи»), что мы, большевики, являемся учениками и последователями Ленина и что мы не хотим проливать кровь старых партийцев, какие бы тяжкие грехи по отношению к партии за ними ни числились.

Последние слова были произнесены Сталиным с глубоким чувством и прозвучали искренне и убедительно. Зиновьев и Каменев обменялись многозначительными взглядами. Затем Каменев встал и от имени их обоих заявил, что они согласны предстать перед судом, если им обещают, что никого из старых большевиков не ждёт расстрел, что их семьи не будут подвергаться преследованиям и что впредь за прошлое участие в оппозиции не будут выноситься смертные приговоры. — Это само собой понятно, — отозвался Сталин».

Записал сот рудник НКВД Миронов.

23 АВГУСТАM 1936 года глубокой ночью подсудимые (16 человек) были доставлены в Октябрьский зал Дома союзов. В 2 часа 30 минут ночи Ульрих огласил приговор. Все подсудимые признавались виновными в совершении террористических актов, в деятельности, направленной на подготовку или совершение контрреволюционных преступлений. Все приговаривались к высшей мере так называемой социальной защиты — к расстрелу с конфискацией лично им принадлежащего имущества.

Президиум ЦИК проявил исключительную оперативность, и немногим более суток спустя после оглашения приговора появилось официальное сообщение о приведении приговора в исполнение.

По одной версии — Зиновьева люди Ягоды несли на расстрел на носилках. По другой — он шел сам, вернее, его вели под руки. Рассказывали, что этот богоборец, интернационалист и национальный маргинал, когда его вели на расстрел, вдруг начал читать «Шма Исраэль!»

Источник: peoples.ru